Дата выхода: 14 февраля 2000г.
Название статьи: Страницы богемного Тифлиса
Автор: Михаил ГРИГОРЯН

Литература - не только классика. Литература не исчерпывается печатным словом.
Очерти ее берега - попробуй!
Порой я все же задумывался - а нужен ли мой рассказ кому-либо, кроме нашего брата писателя? Мысль эта неотступно меня преследовала, пока в одну из бессонных ночей, словно мираж, не возникали счастливые странички моего до- и послевоенного детства, полные яркого света и радужного неба, проведенного в самом красивом и необычайно добром городе мира - Тифлисе, который день ото дня меняет свое лицо, постепенно становясь совершенным и чуточку стереотипным мегаполисом, похожим на другие города мира. Печальные времена осовременивания Тифлиса, уничтожения его экзотических достопримечательностей (слава богу, не полностью!) связаны с пятидесятыми-шестидесятыми годами ХХ века, когда строителями коммунизма, новой эры человечества была сметена с лица Земли уникальная архитектура старого города. Ишачий мост и Караван-сарай, красующаяся и гордо возвышающаяся мечеть посреди реки Куры и жилой квартал Пески, Мухранский мост и Манташевские ряды - вот неполный список красот города, ныне канувших в Лету - раз и навсегда! Да, старый Тифлис меняет свое лицо, но о его богатом историческом прошлом, его исключительном месте среди других грузинских городов нельзя не знать. Именно поэтому автор этой статьи предлагает читателям газеты "Планета диаспор" серию рассказов и зарисовок об истории и этнографии Тифлиса, ныне именуемого Тбилиси. Кому, как не мне, последнему могикану "израненного" Тифлиса, очевидцу его былого облика, межднуну вечного города не воспеть песню о его былой красе и богемной среде? И вот я мысленно перебираюсь в те далекие времена, бережно перебирая в памяти изъеденные временем пожелтевшие страницы моего детства и юности, блуждая по городским кварталам Татарского майдана и Ортачалы, Харпухи и Песков, Авлабара и Сирджханы, от духана к духану... Я гонюсь за экзотикой - да, именно так! - чту ее, ныне отвергнутую, - но не она ли вдохновляла поэтов, не она ли придала их творениям свой блеск, свою живость? Мелодичный голос Детства подбадривает, неустанно повторяет: не бойся слова, не бойся экзотики! Она - как налет на виноградной грозди - налет небесный. Каждый человек - дитя своего времени, каждый - дитя своего круга. Каким же он был, этот круг, что вскормил не одно поколение удивительных тифлисских поэтов и художников, актеров и танцовщиков, притом не только грузинских, но и армянских и русских, азербайджанских и еврейских, ассирийских и курдских и многих других? Со склонов горного хребта, по левую руку от горы Святого Давида, косо спускаются вниз развалины древней крепости и обрываются вдруг. Дальше одни серые камни, жесткие кусты и высушенная солнцем трава. Но мысленным взором продлив крепостные стены - они подступят к самой реке, к маленькому мосту. Эта крепость и есть Нарикала, а за мостом - другая часть города.

Нарикала - название не древнее. Верно, дано оно в честь какого-нибудь иранского правителя или вельможи, одного из последних разорителей города. В начале эта местность была не городом, но поселением. Во время царя Варазбакара здесь была выстроена крепость Шурис-Цихе (Крепость мести)... Затем Вахтанг Горгасал заложил основу города, царь Дачи превратил его в город первопрестольный; после Мурвана Кру (глухой) его разорили хазары, по опустошении же и разорении Мцхета он сделался престольным градом Багратидов. Дома в старом Тифлисе с плоскими крышами. Построены они из камня на глине и отштукатурены известью. Климат города прекрасный и приятный, народ красивый и мирный, а женщины миловидны весьма. Вокруг города много садов и цветников, множество прекрасных мест для охоты на дичь. "Нравы и обычаи у старых тифлисцев грузинские" - я намеренно подчеркиваю эти слова летописца; не вчера породилось разноплеменное тифлисское неселение, Душа у горца была одна, и говорил он на едином своем языке. Непривычному слуху речь горожан показалась бы дикой, неким сплавом персидско-турецко-арабско-армяно-грузинских слов, но в конце концов нельзя было не согласиться: речь эта звучала истинно по-грузински. Многие века кропотливо и осторожно оттачивал Тифлис слова-алмазы чужого языка, придавая им свою свежесть и солнечность. И они поддались, вписались в грузинскую речь. Так возник "городской язык". Удивительно живой и красочный. Иностранные слова изменялись порой до неузнаваемости, а порой сохраняли изначальное звучание и смысл. Что за беда: разве принижают арабизмы нашу древнюю великую словесность? Богател тифлисский язык. И не только он один. Еще ученые отмечали, что под влиянием грузинского, тифлисский диалект армянского языка создал особые фонетические формы. "Городской язык" - на нем говорили наши деды и прадеды. По сей день он не утратил своей привлекательности; более того, некоторые грузинские слова - коренные уроженцы Тифлиса и только здесь сохраняют свой первозданный смысл. "Вывозить" и не надо: на чужбине они будут экзотикой, а здесь они - природа. Пестрота же тифлисской речи не должна пугать. Она не от безвкусицы - она от богатства.

Я несколько увлекся восхвалением тифлисского языка. Пора вернуться к начатой теме и остановиться у Гянджинских ворот - главных ворот города. Караванные дороги вели сюда людей из разных краев и областей. Из Шоргилы, Марнеули, Дизнаки привозили купцы муку и зерно. Из Караяз и Адаши - рис и арбузы. Из Шихлои, Карабаха - сыр, шерсть, сливочное и топленое масло. Из Амамлу и Борчало - яйца, соль и овощи. А из Закатал - "лезгинские" груши; из Душети пригоняли овец... Мерно ступают верблюды, малиновым чистым звоном звенят колокольцы на их узелках, пронзительно кричат погонщики, скрипят арбы, перекрытые мохнатыми коврами, мычат буйволы. Шумно и тесно у Гянджинских ворот, суетятся муши (таскальщики), сгружают товары. И чего только нет в огромных тюках: кожа, парча и атлас, кашемировые шали, шелка, пряности - богатства грузинские, армянские, персидские, турецкие, индийские. В караван-сараях дорожают постой и ночлег. Рано замирает шумная и суетливая жизнь узких улиц. В домах, налепленных друг на друга, зажигаются огни светильников, причудливые тени резных балконов ложатся на мостовую... Спозаранку пушечный выстрел сзывал горожан на торговую площадь - Татарский майдан, к которому вела улица среди приземистых одноэтажных лавок. В лавках торговали не одними только фруктами и съестными припасами. Были здесь и мастерские золотых и серебряных дел мастеров, духаны, кофейни, чайные и цирюльни; винные погреба с огромными бурдюками из буйволовой кожи, кузнечные мастерские и мастерские скорняков. Шум-гам стоял невообразимый. Люди сновали взад-вперед; порой проходил караван верблюдов или вереницей тянулись ослы, навьюченные зеленью, виноградом, фруктами. Зачастую посреди всей этой базарной толчеи мальчишки затевали между собой борьбу, кулачные бои, игры. Да и взрослые вели себя отнюдь не степенно. Но об этом потом, потом... Между грудами овощей, фруктов, среди лавок с роскошными персидскими коврами бродят горцы, увешанные оружием; букинист с кипою книг вглядывается в толпу... Турки и арабы молча сидят за прилавками, дымят кальянами, перебирают янтарные четки. Над раскаленными торнэ (пекарнями) вьется сизый дымок. Пропах горячим хлебом, пряностями весь Тифлис: персиянин в рыжеватой бараньей шапке, армянин в чохе и московском картузе, угрюмый лезгин и грузин в шапке, лихо заломленной набекрень. А вот и таскальщик - муша, на спине его подушка, набитая войлоком. Если на голове муши колпак, похожий на опрокинутую чашу, то это пришелец из Армении; если четырехугольный кусок сукна с тесьмой, завязанной на подбородке, то это грузин из Империи - ему нипочем взгромоздить на себя целый комод или буйволиный бурдюк с вином. Порой промелькнет на фаэтоне европеец. "Хабарда!" - орет извозчик -"Посторонись!" Лошадь опасливо косится, подгибает задние ноги, фыркает. А за нею виднеются двухколесные повозки - арбы, запряженные быками... И средь этого пестрого люда уже пора заметить кинто и карачохели. Без них вообще не представить тбилисских улиц, майдана, народных игр и развлечений, без них нет старого Тифлиса.

Кинто и карачохели

Кинто и карачохели - разные люди. Кинто - ожиревший бездельник, мошенник беспардонный, мелкий воришка. Карачохели - рыцарь без страха и упрека. Характер человека накладывает отпечаток и на одежду его, и на внешность. Карачохели, что означает "одетый в черную чоху" - рослый, плечистый, сильный мужчина. Его шерстяная чоха обшита по краям позументовой тесьмой; под чохой - архалук, рубашка из черного атласа в мелкую складку. Черные шерстяные шаровары, широкие книзу, заложены в сапоги со вздернутым носком, голенища перевязаны шелковой тесьмой. Подпоясан карачохели серебряным наборным ремнем. В зубах дымится трубка, инкрустированная серебром. Расшитый золотом кисет и шелковый пестрый платок заложены за пояс. На голове - заломленная островерхая шапка. Кинто - "носящий тяжести на вые" - в старину слово "квинты" означало еще и домового - одет в ситцевую в белый горошек рубаху с высоким, никогда почти не застегнутым воротником. Довольно просторные сатиновые шаровары заправлены в носки. Он обут в сапоги "гармошкой", носит картуз, длинная цепочка от часов свисает из его нагрудного кармана. Подпоясан кинто узким наборным ремешком. Чоху он вовсе не носит. Осанка карачохели горделива, кинто - расхлябан. Карачохели - поэт, он творит, кинто издевается над его творчеством.
Карачохели поет:

- Птица радости моей улетела
От презренных мелочей житейских...

У кинто иной припев:

-Чи-ки, чи-ки файтончики...

Любовь вдохновляет карачохели:

Ты арзрумская зарница, Гульнара,
Ты взошедшее светило, Гульнара...

Кинто глумится даже над своей женой:

А жена моя, Анет, -
Ночью девушка, утром нет...

Карачехали наслаждается грустным напевом дудки. Кинто - шарманщик. Он ради пущего веселья переводил стихи карачохели на "русский", с позволения сказать, язык:

Кусок, кусок облак идет с висок небеса,
Запечатан письмо несет от любовника...
Ах, луна, луна, жареных надежда.

Голос карачохели проникновенный; голос кинто хриплый, надтреснутый.
Карачохели пил вино из глазурованной глиняной чаши азарпеши - серебряного сосуда с длинной серебряной ручкой или деревянной чаши, обитой серебром, - кулы. Кинто и названий таких не знал, а когда хотел щегольнуть, пил вино из женского ботинка.
И кинто и карачохели торгуют, но торгуют по-разному.
Карачохели шесть дней в неделю трудится в поте лица своего, чтобы все прокутить в день седьмой, ибо "мир - дешевле соломы, а деньги не стоят жизни, и все золото мира не стоит одной красавицы". Стоит за прилавком карачохели, эдакий красавец, и товар у него отличный. Торговаться он не любит. Уступает быстро, словно махнул рукой: "Э, да бог с ним!". Вот подошла к нему пожилая женщина с миловидной девицей.
- Сколько стоит, сынок, твой товар? - спрашивает она.
- Восемь абазов, мать, - степенно отвечает карачохели.
- За шесть не отдашь, сынок?
- Эта девушка - твоя дочь, мать?
- Моя, сынок.
- Бери, мать, товар - за шесть абазов.
Остроты кинто истасканы и всегда двусмысленны.
Слово, обещание карачохели - искреннее, твердое: сказано - сделано. В старину был обычай - выдергивать из усов волосок и толочь на камне в знак вечного братства.
У кинто - своя мудрость.
"Если иметь друга хорошо, - замечал он, - был бы друг и у бога!" Человеку в черной чохе надоели духаны и базарная толчея. Он хочет жить иначе. Тень грусти часто скользит по его лицу и, чтобы одолеть эту грусть, он пишет стихи и выдумывает разные игры и развлечения. Он творец; он творит и обычаи горожан. Кинто - плюет на них. Его развлечения - игра в кости и сквернословие; над любовью, воспетой Руставели, он смеется. И, тем не менее, как ни странно, кинто - вышел из карачохели! Кинто - выродившийся человек в черной чохе. Карачохели - житель того города, который стойко защищался от врагов, и дух его был непреклонен и тверд. Кинто, словно черт из преисподней, явился из недр разноплеменного черного рынка в пору, когда материальная потребность породила производство, мошенникам стало вольготно. И детей своих научил он "вином торговать да водой разбавлять". Все течет, все меняется. Менялись люди, преображался старый Тифлис. Неписаные законы его потеснились перед циркулярами наместников царей. Те-то знали, "как долженствует перестроить город и по каким законам жить должно". Но и потомки карачохели свое знали. И в наши дни, хоть не встретишь ты человека в черной чохе, дух его жив, только приглядись к людям, пойми, кто чем живет.